Выстрел по солнцу. Часть вторая - Александр Тихорецкий

Журов отложил, почти отбросил компьютер, снял и ожесточенно стал протирать очки.

– А я здесь, вообще-то, с самого утра, и уже устал реагировать на всякие ЧП! – голос его зазвенел металлом. – Я, между прочим, ученый, и не лезу в ваши оперативные мероприятия. К слову, меня к ним и на пушечный выстрел не подпускают! – он поднес очки к лицу и, что есть силы, дохнул в них. – Но, если бы, хоть, кто-нибудь меня спросил, а стоит ли отпускать этих двух клоунов и – о, чудо! – даже выслушал меня, может быть, сейчас и не было такого дерьма! Ты об этом подумал?

Ленский устало покачал головой. Все передуманное, пережитое за последнее двое суток дрожало в нем трепетным облаком. Тысячи и тысячи сомнений, тревог вновь ожили, в суматошных воплощениях расплываясь очертаниями смутных образов, но он захлопнул ставни в сознание, отрезал себя от утомительной возни. Хватит с него этой бесконечной рефлексии, хватит самоанализа и покаяний.

– Ох, Юра, Юра, – он вяло махнул рукой, – еще неизвестно, что было бы в этом случае. Вернее, известно.

– И что же? – в голосе Журова звучала издевка.

Ленский внимательно посмотрел на него. Неужели, действительно, не понимает?

– Я думаю, их все равно убрали бы, – тихо ответил он и тут же пожалел.

Глазах Журова вспыхнули раздражением.

– И ты туда же! А откуда ты знаешь, что их убрали? Еще и результатов экспертизы-то нет.

О, Господи! Язык мой – враг мой. Ну, вот что теперь делать? Снова врать?

Ленский постарался, чтобы голос его звучал, как можно убедительнее.

– Господи, Юра! Сказал просто так, не подумав. И потом, – он подкрепил голос веским взглядом, – ведь, люди, действительно, так просто не умирают.

Ему показалось, или в глазах друга мелькнуло презрение?

– Если ты что-то знаешь, самое время рассказать!

Ленский опустил взгляд, покачал головой. Образы Абдул-Гамида, Башаева, Кэти вновь поплыли перед глазами призрачными тенями.

– Я ничего не знаю, дружище. Нет, правда, ничего! – внезапное озарение облеклось спасительной формулой: – Я, вообще, только что приехал.

– А, да! – Журов с досадой надел очки. – У тебя же была игра с этим, как его… Как прошло?

Ленский усмехнулся, отвел глаза. Призраки отступили, растаяли, будто туман под солнцем.

– В целом – удачно, если не считать того, что снова едва не погиб. За последние трое суток это уже второй раз. – он вздохнул. – Знаешь, в последнее время я чувствую себя канатоходцем над пропастью – одно неверное движение, сбой дыхания, порыв ветерка, и – конец… – он замолчал, будто прислушиваясь к тишине, будто ожидая услышать в ней далекое эхо жалости, тепла, сочувствия.

Пространство все так же струилось мимо равнодушным светом, будто желе, колышась своей необъятной глыбой.

Журов медленно опустился в кресло.

– Ты Славку подозреваешь?

Ленский устало покачал головой. Осколки сна вновь оцарапали душу, чувство вины опять всколыхнулось тяжелой волной.

– Никого я не подозреваю… Просто хочу разобраться…

Журов снял очки, грустно взглянул на него близорукими глазами.

– И, все-таки, ты схватил версию, лежащую на поверхности. Как и все остальные… А ты не думал, что кто-то ее специально туда положил?

– Думал, Юра, думал, – Ленский говорил так же тихо, осторожно, словно хрупкие предметы, выкладывая слова на прозрачную гладь тишины. – Но, ты скажи, что мне думать, если следом, один за другим, умирают люди, и не просто статисты, а свидетели, участники эксперимента, на который я потратил полжизни. И что мне думать, если буквально на следующий день, как самую заурядную игральную фишку, кто-то ставит на кон мою жизнь?

И кругом, куда ни повернись – Слава, Слава, Слава. Даже, если бы я и хотел, все равно, не смог его не заметить. И что, скажи мне, пожалуйста, думать? Что?

– И ты его подозреваешь… – Журов качал головой, будто удивляясь чему-то, будто что-то не понимая.

Ленский вздохнул. Он чувствовал, как захлебывается где-то ручеек прекрасного, того, что так заботливо он берег в себе для этого разговора.

– Юра, опомнись. Я ни секунды не верю в виновность Славы, но все стрелки сходятся на нем, и мне чертовски хочется узнать, кто же его так виртуозно подставляет? А в случайности, Юра, я не верю. Уже давно. – он склонился над столом, приблизившись к Журову на расстояние дыхания, прямо в глаза, умные, уставшие, прошептал: – Юра, шутки кончились. На нас, на наш проект объявлена охота. Ну, хорошо, не охота, а что-то другое, я даже не знаю, как это назвать. Какая-то мутная, нездоровая возня… Я это вижу, я это чувствую…

– Что ты видишь? – Журов иронично улыбнулся. – Разве мы не в безопасности? Сидим в твоем кабинете, в самом сердце конторы…

Радужный ручеек отодвинулся, исчез вдали. Ленский сжал виски ладонями, заговорил горячо, напряженно, с каждым словом все больше и больше распаляясь.

– Я не сумасшедший, слышишь! Я тебе говорю, сегодня ночью кто-то играл со мной, играл, как кот с мышью. Кто-то неизвестный, знающий меня до мозга костей, до самой подноготной, изучивший меня вдоль и поперек, так, как я сам за всю жизнь не смог этого сделать.

Ты думаешь – я испугался. Да, Юра, я испугался, но не смерти, мой страх совсем иного рода. То, что нависло над нами – не смерть, это нечто гораздо больше и серьезнее, это какой-то глобальный, Вселенский апокалипсис. Поверь, я не сошел с ума, не брежу, не преувеличиваю! Поверь!

Журов смущенно теребил в руках очки. Горячность Ленского поколебала его сарказм, но он все никак не мог выпростаться из формата однажды придуманной для таких случаев язвительной, насмешливо-высокомерной иронии. Ему все еще казалось, что беспокойство друга надуманно и необоснованно, что оно – всего лишь следствие его чувствительной натуры, и исчезнет само собой, стоит только, как следует, все проговорить, может быть, даже обратить в шутку.

Он смущенно пожал плечами, не удержался, скользнул в кювет иронии.

– Так что, ты думаешь Слава – организатор апокалипсиса?

Ленский с грустью, почти с жалостью смотрел на друга, комкая в себе черновики откровений, индульгенциями запоздалой исповеди заполнившие сознание. Все, поздно! Никогда не узнать вам тайны золотого ключика! Слишком, слишком поздно…

– Это уже не важно, Юра, что я думаю. Но я абсолютно уверен, что так станет думать Князев, когда узнает обо всем. А не узнать он не может, я обязан доложить.

Журов пожал плечами, обескураженный, недовольный.

– Ясно. И что будем делать?

Ленский нажал кнопку вызова приемной.

– Ждать, – устало проговорил он. – Ждать и работать. Я к Князеву…

– Подожди, – Журов встал, неловко оперся на стол. – подожди… Жень…

Ленский остановился, с любопытством посмотрел на друга. Может быть, он напрасно погорячился и еще возможно – нет, даже не примирение, не возвращение – они, ведь, не ссорились и не расставались. Может быть, случится взгляд, один лишь взгляд, как луч, как вектор, связывающий воедино человеческий души.

– А насчет того, что ты снова чуть не погиб – правда? – математик замялся, подыскивая формулировки. – Ну, в смысле, ты ничего не преувеличиваешь?

Ленский опустил глаза, в очередной раз усмехнулся собственной наивности. Да, все бессмысленно, нечего было и начинать этот разговор.

– Нет, Юра, вроде бы, ничего. – на пороге он обернулся. – Придет Слава, не смотри на него с видом Девы Марии. И сам не раскисай. Я скоро.

Встречая его, Князев вышел из-за стола, сделал несколько шагов навстречу.

– Очень рад видеть вас живым и невредимым, – рукопожатие его было энергичным, улыбка открыла белые, крепкие зубы. – Мне сразу же доложили об инциденте, и я принял все необходимые меры.

Что ж, от неприятностей никто не застрахован, в том числе, и такие счастливчики, как вы. Но, ведь, это часть вашей профессии, не так ли? – на мгновение его улыбка показалась Ленскому пастью акулы, распахнутой ему навстречу, и он невольно вздрогнул. Как ни в чем не бывало, Князев продолжал: – Впрочем, насколько я понимаю, все могло закончиться и хуже, но кое у кого нервишки оказались и вовсе не стальные, да и умственные способности – ниже среднего.

Он окинул Ленского шутливым, почти приятельским взглядом, будто приглашая его посмеяться над незадачливостью соперника.

Князев все не отпускал его руку, словно добычу, удерживая ее хваткой рукопожатия, и Ленский замер, отвечая начальнику смущенным, встревоженным молчанием.

Наконец, тот разжал пальцы, указал рукой на стул.

– Присаживайтесь, я хотел бы поговорить с вами.

Он уселся за стол, опершись локтями на темный глянец, привычно сцепил пальцы рук.

– Ну, и как там дела? – одна из птиц взлетела, описав в воздухе замысловатую петлю.

Размякшее, измотанное сознание неуклюже рванулось, на ходу настораживаясь, прикрывая смятение непонимающим взглядом. Слишком общо поставленный вопрос – прямая дорога в западню.